Судариков Андрей - Отвори дверь темницы моей - Страница 9

и смотрел, как вся усталость, стремительно кружась в водовороте, уносится в водосток. Выйдя из туалета, я чувствовал себя значительно посвежевшим, но это было всего лишь частью проблемы. Гораздо сложнее было восстановить события минувшего дня. Помог мне это сделать следователь по особо важным делам областной прокуратуры. Как из рога изобилия посыпались обвинения в убийствах, в вооруженном разбое, бандитизме. Перед моим взором медленно проплыли Москва, Новгород, Питер, Рыбинск и, наконец, Ярославль. Но я упорно от всего отказывался, стараясь выиграть время и выяснить что им действительно известно, а что они используют как старый, избитый прием для ловли на глупую наживку.

Если театр начинается неизменно с вешалки, то любой город с вокзала. Тюрьма это тоже маленький город и соответственно имеет то место, которое каждый приезжающий именует вокзалом или же причалом. И вот я уже битых четыре часа расхаживал с заложенными за спиной руками в одном из «залов ожидания» пока, наконец, не прибыл конвой, и мы не спеша двинулись к главному корпусу. Почему-то все тюрьмы Екатерининских времен похоже одна на другую. Неизменно полутораметровые стены, закругленные низкие потолки и узкие проходы и коридоры. Звук наших шагов немедленно отскакивал от цементного пола и эхом летел по всем трем этажам. От этого резонанса создавалось впечатление, что идут не четыре человека, а по меньшей мере четырежды по четыре. Поднявшись на самый верхний, третий этаж, я очутился в насквозь прокопченной маленькой камере. «Ага, – подумал я, – если камера маленькая, значит это спецкорпус». Но не смотря на то, что это была скорее не камера, а грязная каморка, в лучшем случае рассчитанная на трех-четырех человек, нас почему-то оказалась целая дюжина. «Начинается», – подумал я и присел от усталости на самую ближнюю койку.

Для себя я отметил одну довольно знаменательную вещь, узнав, что дело у меня довольно серьезное, никто не лез с идиотскими вопросами. Поскольку в камере было не протолкнуться, да и спать-то приходилось по очереди, я облюбовал себе местечко на верней койке у окна и рассматривал внутренний дворик через отогнутые стальные пластины жалюзи. И так, пребывая наедине с собственными мыслями, я довольно отчетливо вспомнил, как разлетелась на миллионы мельчайших частичек боковое стекло «восьмерки», как будто какой-то шутник разорвал враз несколько ниток бисера, и они летели в разные стороны, подобно праздничному фейерверку, подсвеченные ярким огнем фар стоящего напротив автомобиля. Обрез исчез самым загадочным образом, и мои руки сжимали пустоту. Это было для меня настолько невероятным, что я попросту отказался верить. Не успел я до конца осознать происшедшее и что-либо предпринять, как сработал блокатор дверцы, и чья-то цепкая рука выдернула меня из салона как из бутылки пробку. После обыска меня отвезли в отделение милиции, где какие-то люди пытались задать мне вопросы, но видя мое полуневменяемое состояние, оставили свои бесполезные попытки. Затем меня посадили в маленькую душную камеру, в которой можно было мне стоять, и последнее, что я помню, это белые халаты врачей и острый запах эфира. Но я старался меньше об этом думать, попытался отвлечься, перекладывая с места на место белые костяшки домино. Это мне довольно быстро наскучило, я переключился на книги. Детективы и приключения очень скоро были заброшены на дальнюю полку. Насилие, наркотики, деньги, секс – все это уже было таким знакомым, что начинало вызывать аллергию. Больше двух партий в карты я уже тоже выдержать не мог, потому забросил и их. Я лежал и маялся от безделья, ничего не выражающим взглядом водил по стенам и потолку, пытаясь найти в этом что-то занимательное, но не находя ничего интересного, закрывал в глаза и погружался в дрему.

Какое-то разнообразие в эту рутину серых будней вносили поездки на следствие. Лето стояло в самом разгаре, и можно было хоть полчаса полюбоваться миром в окно ______ по пути следования. Все же наверное, такие поездки больше огорчали, чем приносили облегчение, тем более когда знаешь, что ничего этого уже больше никогда не увидеть. Это внешне я оставался спокойным, потому что годы, проведенные за колючей проволокой, научили не выставлять свои чувства на всеобщее обозрение, внутри все болело и ныло. Многих очень удивляла моя отрешенность от внешнего мира, но им было невдомек, что все их восхищения напрасны и пусты, я был сделан из такого же теста, и мое спокойствие это всего лишь маска.

Когда конвой доставил меня в кабинет следователя и были сняты наручники, первое, что я отметил про себя, прежде, чем сесть, был его костюм. Хотя он каждый раз появлялся на допрос опрятно одетым, но сегодня в нем был излишний лоск, к тому, же запах дорого одеколона никак не гармонировал с этим кабинетом. «А у меня для тебя сюрприз, – обнажая ряд ровных белоснежных зубов, сказал он, – и, надеюсь, он тебя обрадует». «Я в этом ни капли не сомневался», – хотел сказать я, но сказал совсем иначе: «Ну и что с того?», хотя сердце мое стало биться на такт быстрее. У нас с ним была своеобразная игра в