Судариков Андрей - Отвори дверь темницы моей - Страница 4

мы тронулись в путь. Дорога была скверной и машину мотало из стороны в сторону. После небольшой оттепели зима снова вступила в свои законные права. За окном вовсю неистовствовала вьюга. Все облегченно вздохнули, когда после такой изматывающей болтанки машину поглотила ненасытная пасть центральной следственной тюрьмы.

Тюрьма встретила нас остервенелым собачьим лаем и неизменным запахом карболки. В начале нам предстояло пройти процедуру личного обыска и медицинский осмотр. В этом было что-то унижающее, когда голого гоняли из бокса в бокс. Везде слышались однообразные команды: «Присел! Встал! Повернулся! Нагнулся! Пошел!», как будто на патефоне крутили испорченную пластинку времен НЭПа. После беглого медосмотра, схватив в охапку одежду, я побежал в предбанник и уже через минуту стоял под обжигающими струями душа.

Распаренные и разомлевшие после бани мы с удовольствием глотали душистый свежезаваренный чай, каким-то чудом пронесенный через досмотр. Взирая на этих ставших мне за эти дни самыми близкими людей, я с грустью думал о предстоявшем расставании. Встретимся ли мы когда-нибудь еще или нет? Сведет ли нас судьба на жизненном перепутье хоть еще один раз? Мне казалось тогда, что я теряю что-то близкое и дорогое.

Меня вызвали самого первого. «Самое главное, – получал я последние наставления, – не давай себя в обиду. Если хоть раз уступишь – затопчут как тряпку». «Не дам, – заверял я, – уж лучше буду биться до последнего, а не дам!» И, подхватив сетку со своим нехитрым скарбом, пошел вслед за высоким конвоиром. Минуя бесконечные двери и решетки, которые он с завидным проворством открывал, безошибочно выбирая нужный ключ из огромной связки, мы поднялись на второй этаж. Войдя в огороженный отсек, мы подошли к одной из камер, лежал свернутый щупленький матрац. «Разворачивай», – сказал он. В лицо мне ударил стойкий запах затхлости. Казалось, что и этот матрац, и одеяло неопределенного цвета, и оборванный кусок тряпки, чем-то отдаленно напоминающий простынь, и засаленная подушка, имеют, по меньшей мере, вековой возраст и такой же срок эксплуатировались. Я совершенно не представлял как смогу лечь в такую постель, если даже брать эту рвань в руки и то было противно. Удовлетворенно хмыкнув, надзиратель жестом показал следовать за ним.

Камера была довольно узкой, но длинной. Прямо у зарешеченного и забранного жалюзи окна, на которых еще алел багрянец уходящего дня, стояли три двухъярусных койки. Немного поодаль за небольшим деревянным столом сидели пятеро подростков и, как ни в чем не бывало, играли в домино. Казалось, что они меня вообще не замечают, да и я не особенно настаивал на этом. Подойдя к свободной верхней койке, я стал не спеша застилать белье. Лишь только когда я лег и вытянул гудящие от напряжения ноги, усталость пережитого переезда моментально свалилась на мои плечи пудовым грузом. Глаза постепенно стали закрываться, и я погрузился в мягкую пелену полудремы. Меня вывел из этого блаженного состояния внезапный удар в грудь. Широко раскрытым ртом я пытался поймать хоть глоток воздуха, но это мне плохо удавалось. Было такое чувство, что меня ударил копытом в грудь непокорный мустанг-иноходец. Утерев вначале выступившие слезы, я повернул голову и увидел стоящего рядом верзилу с намотанным на кулак полотенцем. Плотоядная улыбка играла на его устах, и он проговорил: «Тебя что не научили выказывать почтения старшим в камере?» «Научили», – сквозь зубы процедил я, и резкий удар сверху ногой в лицо заставил проглотить его свою ядовитую усмешку. От такого поворота событий он застыл как вкопанный, и я, не дав ему возможности опомниться, ударил еще раз. В тот удар была вложена вся ярость, на какую я только был способен, и он рухнул на пол как подкошенный. Спрыгнув с койки, я стал добивать поверженного противника, а тот лишь прикрывался руками, через которые обильно сочилась кровь. Меня это еще больше вводило в раж, и, не останови меня сбежавшиеся на шум охранники, можно только предполагать финал этой бойни.

Свою первую ночь в тюрьме я провел в карцере. В этом холодном, сыром и мрачном закутке, зализывая свои в кровь разбитые кулаки, меня согревала гордость за одержанную победу.

Я возвратился в ту же самую камеру, отбыв в карцере законные десять суток. Кроме избитого мной парня, навстречу поднялись уже знакомые лица. Но они были совсем иными. Снобизм и высокомерие сменило не завуалированное подобострастие. Если бы я попросил сдуть все пылинки с моего костюма, то можно было не сомневаться в том, что все тут же будет исполнено в лучшем виде.

Пока я развешивал сырое после душа полотенце, как по мановению волшебной палочки был накрыт шикарный стол, на котором появилась копченая колбаса, нашпигованное чесноком розовое сало, домашние пироги, янтарная рыба. Все это источало бесподобный аромат, и я вспомнил карцерную, урезанную на половину, пайку, которую, выдавали к тому же через день. От такого изобилия радостно заурчало в животе, но присаживаться за стол я не спешил. Я ждал особого приглашения, и оно не замедлило последовать. «Вот Леха тут передачу получил, – сказал один из них, –